Лечение доктора Хельбига магнетизмом сначала принесло облегчение. Возможно в связи с сочинением музыки к «Фаусту», он 18 января, в соответствии со своими пристрастиями к магнетизму, купил себе амулет, который должен был защитить его от злых духов. Но постепенно у Шумана развилось отрицательное отношение к доктору Хельбигу, главным образом, по-видимому, потому что тот рассматривал его постоянное стремление заниматься композиторской деятельностью как манию, как признак одержимости и хотел запретить ему писать музыку. Вскоре он воспротивился магнетическому способу лечения. Так как в то время для достижения необходимого состояния транса пациента использовались ключи, магниты и другие металлические предметы, то страх Шумана перед ними, особенно перед ключами, упомянутый доктором Хельбигом, был ничем иным, как негативной реакцией на лечение гипнозом.
Улучшение состояния после холодного душа продвигалось очень медленно, и малейшие внешние причины быстро выводили Шумана из душевного равновесия. По этому поводу Клара писала в дневнике: «Нервная болезнь Роберта все еще не отступает». Когда в конце марта из-за таяния льда уровень воды в Эльбе поднялся, он записал в домашнюю книгу: «Эльба ужасна, как будто черт туда прыгнул», а несколькими днями раньше, вспомнив день смерти Бетховена, он написал: «Вечером я был болен, бессонная ночь». Летом участились его жалобы на плохое самочувствие, по-видимому, в связи с подготовкой концертного турне Клары. Характерно, что он вдруг почувствовал себя гораздо лучше после того, как несколько дней провел в Цвикау. В письме к Мендельсону он писал: «Мне уже немного лучше. Гофрат Карус прописал мне ранние прогулки, которые очень полезны, но меня так и подмывает отправиться в сотни различных мест. Таинственная болезнь у меня пропадает, когда врач начинает меня лечить». Во всяком случае улучшение продолжалось, и Шуман снова принялся за композиторскую деятельность. При этом привести в порядок свои мысли ему особенно помогали занятия фугами и контрапунктом. Но жалобы прошедшего года, особенно на слуховые галлюцинации, которые он описывал как «странное расстройство слуха», часто мучивший его страх, заставлявший думать, «что им владеют темные силы», очень беспокоили его.
Если психиатр Мириам Линдер придерживается мнения, что в композиторском стиле Шумана после тяжелого кризиса 1844–1845 года эмоциональные компоненты в музыке выражены не полностью и в его творчестве наступил заметный перелом, то с этим никак нельзя согласиться. Ничто не может лучше доказать последовательность его творческой деятельности как концерт для фортепьяно с оркестром ор. 54, который был впервые представлен его супругой восторженной публике 1 января 1846 года в Лейпцигском Гевандхаузе под управлением Мендельсона, Первая часть концерта была написана четырьмя годами раньше. В этом шедевре в обеих частях, написанных после кризиса, заметны богатство фантазии, та же ритмическая сила и искусство вариации отдельных тем, та же интенсивность выражения, как и в части, написанной им до кризиса; и никто не может непредвзято усмотреть здесь изменения композиторского стиля. В 1845 году творческая деятельность Шумана почти прекратилась. Только в сентябре он воспрял духом, как свидетельствует его письмо к Мендельсону от 8 сентября 1845 года: «Во мне с некоторых пор все гремит и бьет в литавры (труба в С), не знаю, что из этого получится», а 12 декабря он записал в домашнюю книгу «мысли о симфонии». С жаром он набросился на работу, так что счастливая Клара сообщала Мендельсону: «Он теперь — сплошная музыка, больше ни на что не способен». Уже 28 декабря были сделаны наброски второй симфонии C-Dur ор. 61, необходимо было только выписать оркестровые партии, и лишь в 1847 году она была опубликована. В письме Георгу Дитриху Оттену, руководителю Гамбургского музыкального общества, он описал характер этой симфонии: «Симфонию я написал в декабре 1845 года еще полубольным, мне кажется, что это можно понять из симфонии. Только в последней части я снова почувствовал себя лучше, а после окончания всего произведения я чувствую себя совсем хорошо. Вообще она напоминает мне о мрачных временах». Действительно, она принадлежит к тем симфониям, которые трудно понять слушателю. Медленная часть, Adagio espressivo, является вершиной всего инструментального творчества Шумана. Элегический характер принимает почти траурную торжественность марша. Мелодия, через которую проходит тихая, захватывающая боль, похожа по своей структуре на арию «Erbarme dich» из «Страстей по Матфею» И. С. Баха.
После этого лихорадочного периода работы в марте снова появились симптомы, которые обеспокоили его. Из-за перенапряжения у него в ушах слышались пение и шум, так что каждый шорох ему представлялся музыкой. Он жаловался на головные боли, чувствовал себя измученным, больным. 6 марта записал в домашней книге: «Вечером странные нарушения слуха». Так как он жаловался на головные боли и тошноту, скорее всего это могла быть болезнь Маньера, связанная с увеличением количества лабиринтной жидкости и повышением внутрилабиринтного давления. Уже спустя несколько дней этот приступ прошел. Он принял решение «некоторое время ничего не делать и бросить курить». Покой и прием билинской воды принесли улучшение, но не надолго. После отдыха в деревне Максен, в мае этого года он снова почувствовал себя очень усталым, так что каждая прогулка становилась для него мукой. Он записал в домашней книге, что у него «глубокая ипохондрия», и, по-видимому, вспоминал своего отца. В дневнике Клары мы читаем: «Он не может примириться с тем, что видит из своей комнаты „Зонненштейн“», название дома сумасшедших, находящегося в старой крепости на берегу Эльбы. Так же как и в 1833 году, когда Шуман консультировался с господином Портиусом, он проконсультировался с неким капитаном Ноэлем, с которым познакомился на обеде в семье своего друга офицера. Капитан занимался френологией. Представители этого учения верили, что, ощупывая кости головы человека, они могут дать его психологическую характеристику. Результаты такого «немного странного обследования», которое проводилось вечером 1 июня 1846 года, внушили Шуману еще большую неуверенность и страх, как свидетельствует запись в домашней книге: «Вечером партия шахмат и обморок». Большое беспокойство сделало его неспособным к работе, и супружеская пара решила поехать на отдых в Нордерней. Незадолго до отъезда Шуман жаловался в письме: «У меня нет больше ни одной мелодии, которую я мог бы удержать в голове. Внутренний слух очень ослаблен».
Во время отдыха с 15 июля до 21 августа у Клары случился выкидыш. Она вдруг почувствовала себя очень плохо, вероятно, из-за холодных ванн. Вызвали врача Джона Поля Блюма. Мы не знаем, какие меры предпринял врач, но после его лечения она потеряла ребенка. Шуман прилежно принимал ванны, которые пошли ему на пользу, но очень мучился из-за скуки. После возвращения из Нордернея он продолжал принимать ванны на Эльбе. Состояние заметно улучшилось, если не учитывать плохое настроение и отдельные случаи головокружения.
К постоянному дрезденскому кругу Шумана принадлежали Фердинанд Гиллер и Рихард Вагнер. Гиллер высоко ценил Шумана не только как композитора, он сам был в некотором роде похож на него. Он говорил, что пребывание Шумана в Дрездене приятно ему уже по той причине, что они вместе могут молчать. Совершенно иным был контакт с Вагнером, характер которого и представления о музыке были совсем не такими, как у Шумана. Так, Вагнер жаловался, что Шуман невозможный человек. Однажды он целый час просидел молча. «Нельзя ведь все время говорить одному», — жаловался он, невзирая на то, что сам это очень хорошо мог делать. И наоборот, Шуману не нравилась «ненормальная словоохотливость» Вагнера, которого при всем желании «невозможно долго слушать».
В целом же супружеская пара за период с поздней осени 1846 до 1848 гг., когда Шуман чувствовал себя лучше, предприняла несколько поездок: в Вену, Прагу и Берлин, а летом в родной город Цвикау, где в его честь состоялся музыкальный праздник. После возвращения он с воодушевлением обратился к немецкой опере, хотя его оперные наброски никогда не выходили за пределы увертюры, некоторые из них, например, симфонические поэмы, очень красивы и до сих пор пользуются успехом, прежде всего увертюра к «Манфреду». Но и увертюра «Геновева», которую он сочинил за пять дней в начале апреля 1847 года, относится к его лучшим оркестровым произведениям. Но эта работа над оперой, первый акт которой был написан менее чем за месяц, выпала как раз на время, когда он и его жена перенесли ужасные удары судьбы. 14 мая их потрясло страшное известие о смерти Фанни Мендельсон, а уже через месяц умер сын Шумана Эмиль в возрасте 16-ти месяцев. Эмиль с самого начала был болезненным ребенком, что доставляло озабоченным родителям большие огорчения. Он умер от «уплотнения желез». О настоящем диагнозе ничего не известно, однако в виду частого заболевания в семье Шумана туберкулезом, речь здесь шла, по-видимому, о туберкулезе лимфатических желез. А в ноябре пришло неожиданное известие о внезапной смерти Мендельсона, который для Шумана был образцом и о котором он сказал однажды: «На Мендельсона я смотрю как на высокую гору. Он настоящий Бог». Смерть Мендельсона повергла его в глубокую меланхолию еще больше, чем смерть других, дорогих ему людей. Клара писала: «Роберт воспринял смерть друга не просто как незаменимую потерю, но сама смерть этого человека сильно напугала его. Мысль о том, что его ждет такой же конец, с тех пор не оставляла его и стала идеей фикс, когда он приходил в состояние волнения». Ему казалось, что его сильные головные боли были похожи на боли друга. Причиной его поспешного отъезда в Лейпциг была не только необходимость участия в погребении, но и желание проконсультироваться со своим другом, доктором Рейтером, который когда-то говорил об «апоплексической конституции» Шумана в связи с аттестацией для освобождения от службы в Лейпцигской коммунальной гвардии.